Пробежка по переулку меж двух рядов саманных домов, с выписыванием загогулин, чтобы обогнуть открытые и воняющие канализационные люки, прыжки вправо и влево от грязной воды, как будто по привычке, скольжение маленькими и сырыми ногами в объятия свободы от усталости. Обходя последний дом, необходимо вовремя опустить голову, чтобы избежать удара об железный лист, который уже не одну голову срезал, как нож.
В голове бились слова. Думалось: "Ногалес говорит, что они прячут тебя потому, что ищут подступы к Профсоюзу"... или, лучше: "папа, Ногалес говорит, что ты дымишь, чтобы считать кольца..." Увидев железный лист перед своим носом, он рванул голову вниз, в воздух, почувствовав волосами, что шутки с предательским выступом вновь закончены. Шёл, подняв голову; рука ухватывается за угол стены, чтобы вписаться в поворот, не теряя скорости. Внезапно его сандалии из покрышки грузовика заскользили по склону, и он наткнулся на спину одного из этих. Они уже были в доме, ходя повсюду, а не только позади здания Профсоюза.
Испуганный солдат осматривал дуло своей "Гаранд" среди кирпичей.
- Вот бестия... чёрт побери! - сержант был в нескольких метрах. - Ведь это не драка на ночном дежурстве, а винтовка! Не будешь же ты бояться этого льокалья*, ха!
Солдат побледнел перед льокалья, и сделал ему угрожающий жест. Затем, усевшись с винтовкой между ног, стал вычищать землю из ствола с помощью проволоки, которую он запасливо носил свёрнутой, в кармане своей формы.
Услышав стон, донёсшийся из комнаты, он захотел войти, но сержант его не пустил. Он представил, как его мать рыдает, сидя на краю кровати. Наверняка её заставил заплакать этот усатый военный. Подняв голову, он встретился с глазами сержанта.
- Это твой дом? - спросил тот. - Да, сеньор... - необщительно ответил он.
- Входить тебе нельзя, Мой лейтенант сейчас допрашивает твою маму.
- Да, сеньор... - и стал ждать, сидя сбоку от входа. - Докашивает? Закрашивает? Дубашивает? - он следил за сапогами сержанта.
Он видел, наискось, свою мать перед очагом; слышал, как она раздувает огонь своим дыханием, как размешивает суп, кипящий в горшке, как вытирает передником пот с рук и лица... и слёзы. Или, пожалуй, просто представлял, что это именно так. Сапог Моего лейтенанта возник на ступени, в нескольких сантиметрах от его лица. Мой лейтенант отдал сержанту приказ, и тот поспешно удалился с солдатом; Мой лейтенант посмотрел на солнце, посмотрел в переулок, посмотрел на землю и посмотрел на него.
- Где твой отец? - приглаживая усы.
- Не-знаю-сеньор, - скороговоркой ответил он.
- Как так?
- А разве он не здесь, в доме, сеньор?
- Нет. Как раз его-то мы и ищем... чтобы решить проблему, возникшую из-за радиостанции Профсоюза.
Радиостанция. Оттуда он и пришёл. Там Ногалес ясно сказал ему: "Беги домой, и скажи своему отцу, что они опять придут". Опять, ещё один раз, снова, одетые в форму.
Его мать подошла ко входу, вытирая руки и хмуря брови.
- И где тебя носит, сопляк? Оставил меня здесь одну на всё утро, - ругнула она его. - Заходи, пей свой бульон, - и безжалостно рванула его за ухо.
Мой лейтенант остался снаружи. Он размашисто зашагал перед входом. С каждым проходом Моего лейтенанта солнце исчезало и появлялось.. Вдали послышались выстрелы, и Мой лейтенант остановился. Тишина. И вновь шаги Моего лейтенанта. Рядом с горшком другой солдат, на корточках, пил из чашки бульон, беспокойно глядя через прихожую на солнце, исчезающее и появляющееся от огромной тени Моего лейтенанта. Солдат выловил ложкой картофелину, и двумя последними глотками допил свой бульон.
- Спасибо, сеньора, - сказал он, робко протягивая чашку.
- Вам надо добавки; наверное, Вы голодны. Должно быть, много шли...
- Нет, отсюда рукой подать... - он прервался, как будто сказал лишнее.
- Берите ещё. Вы бедны, как и мы; должно быть, Вам хочется есть, - и она вновь наполнила его чашку.
- Спасибо, сеньора, - ответил он, как бы застыдившись, украдкой смотря на вход, проходящую тень и солнце, которое скрылось и выглянуло.
Его мать подала и ему чашку, наполненную до краёв сытным картофелем.
- И где же ты всё это время был? - стала она тихонько расспрашивать.
- На радио, мама, с Ногалесом... - Шшш... мать подала ему жест, глядя в сторону входа. Тень, солнце, тень, солнце. - А твоего папы, случаем, с Ногалесом не было? - жадно спросила она. - "Нет", - показал он кивком головы. Солдат, казалось, ничего не слышал, спрятав лицо в пар, идущий из чашки с бульоном.
- Ай! ... они его не поймают одного где-нибудь? - жалобная и огорчённая.
Тень, солнце, тень... тень.
- Отставить! - это был голос лейтенанта.
- Ессть-мой-лей-тен-нааант! - он испуганно вскочил на ноги, не зная, что делать с чашкой, которую он держал в руках.
- Поди, глянь, куда занесло этого придурка, твоего сержанта, он уже полчаса как должен вернуться - громким и властным голосом сказал тот.
- Слуш-ша-юууусь-мой-лей-тен-нааант! - и поспешно вышел, столкнувшись с лейтенантом у входа.
- Парень! - это опять ему. - Как тебя зовут? - на этот раз дружелюбным тоном спросил Мой лейтенант.
- Его зовут Хаймито, - вмешалась мать. - Зачем Вам это надо, лейтенант...?
- Хаймито, иди, поищи своего папу. Я уверен, что ты знаешь, где он.
- Да, сеньор...
- Ага! Ты знаешь, где он находится?
- Нет, сеньор...
- Зачем тогда говоришь "да, сеньор"? Скажи ему, когда его встретишь, что я намерен оставаться здесь до тех пор, пока он тут не появится. Я собираюсь поболтать с твоей мамой. Скажи ему это.
- Да, сеньор.
- Скажи ему также, чтобы он не был дураком, и не наделал таких глупостей, какие он натворил в 67-м... Ну, иди, чего же ты ждёшь!
- Да, сеньор, - он посмотрел на свою мать: в её лице виднелась грусть, а в мельчайших движениях её губ он, казалось, прочёл мольбу.
Над шахтёрским районом висел холодный пепел. На площади Алонсо - тишина. Все четыре входа охраняются солдатами. Тишина нарушалась то гулом, то шёпотом, а иногда - криком. Солдаты не сделали ничего, чтобы воспрепятствовать проходу на площадь первых женщин, которые прошли по диагонали к зданию Профсоюза, нагруженные своими вавас*, потные. Когда последние из них закончили заполнять площадь, шум усилился.
*вава - ребёнок (кеч.). Обычно индеанки носят их в котомках, за спиной.
- Что же нам делать? - Недовольные нашим радио, они опять арестовывают, по какой причине, на каких основаниях?
- Они даже воду и электричество отрезали! По какому праву?
- И лавка закрыта! Ни мяса, ни риса, ни сахара. Что же нам есть? Или они хотят уморить нас голодом?
- А наши мужья, почему они держат их взаперти?
- В городе они схватили наших руководителей, и здесь продолжают преследования, беря под арест!
Окно на втором этаже Профсоюза открылось, показался военный в окружении нескольких штатских, зачехлённых в тёмные пальто.
- Сеньоры! Этот шахтёрский район и пять других, - он потратил время, чтобы обозначить их взглядом, - теперь объявляются военной зоной по декрету Верховного Правительства. Во-ен-на-я-зо-на! - повторил он.
- Это - зона шахт, а не военная зона! - закричала одна женщина.
- ...Вы хотите сказать, - спокойно продолжил военный, - что митинг, который вы незаконно организовали, следуя иностранным инструкциям, и который является актом неподчинения военным властям...
- У-у-у!... - крики заглушили слова военного.
- Чтобы нам вернули помещение Профсоюза! Чтобы нам вернули радиостанцию!
- Чтобы освободили наших руководителей и арестованных рабочих!
- Сеньоры! - теперь голос военного усиливался одним из микрофонов радио, - не вынуждайте меня очищать площадь силой. Вы должны разойтись по своим домам до нового приказа.
- А что мы будем есть? Что они собираются дать нашим детям? И на какой воде мы будем готовить?
- Сеньоры! Мы находимся в осадном положении, и ваш митинг - это провокация. Правительство знает, что здесь действуют экстремисты, влияющие на души рабочих...
- Те, кто не экстремисты: шахтёры, рабочие! - Экстремисты, - беспокойно продолжил военный, - которые прибыли извне на последний съезд шахтёров и повлияли на рабочих, чтобы они выбрали их самих в руководители...
- Где же эти экстремисты? Покажите нам, где среди арестованных экстремисты, которые не являются рабочими!
- Сеньоры! Я не собираюсь мириться с большими провокациями. Когда ваши мужья вернутся на работу, и ситуация нормализуется, эта зона наверняка перестанет быть военной. Но пока общая забастовка продолжается, именно я несу ответственность за порядок в этом шахтёрском районе.
- Рабочие объявили забастовку потому, что правительство с самого начала взяло под арест избранное руководство!
- Мы объявили общую забастовку лишь после того, как вы заняли шахты, после того, как у нас отняли наш Профсоюз, и после того, как у нас отняли наше радио!
Военный, больше не слушая, исчез в окне вместе с гражданской свитой, следовавшей за ним. Через мгновение солдат закрыл окно. Женщины разошлись группами, взволнованно говоря между собой. Толпа растеклась, чтобы исчезнуть в переулках шахтёрского поселения. Холодный пепел повис в воздухе.
На этот раз огоньки не появлялись один за другим, очертания голов и касок не вырисовывались, как вереница теней, пока вагонетка скользила к выходу шахты. На этот раз - нет. На этот раз вагонетки не было, движение не было равномерным, и лампы на касках двигались группами, влево и вправо, очень далеко, в самой глубине шахтной галереи.
Солдаты стерегли жерло шахты, не особо к нему приближаясь, и паренёк вошёл без труда. Темнота была полной, и зрение к ней не могло здесь привыкнуть. Или приносишь свой свет, или же не видишь ничего; подумав так, он пошёл, следуя нерву галереи по рельсам, которые служили ему проводником. Свет там, вдалеке. Он шёл, пока не столкнулся с Немезио - шахтёром в каске и с лампой.
- Товарищ, ты не видел моего папы? - он сказал слово, которое его отец использовал, обращаясь к рабочим. Шахтёр нагнулся, и своим огоньком осветил лицо льокалья. Он выпрямился, протянул ему руку и повёл его вовнутрь.
- Идём искать его вместе... - шум от его сапог эхом отдавался в лужах. Он уже несколько раз заходил в шахту, обычно - со своим отцом. Теперь всё иначе, свет был отрезан, не было слышно ни лопат, ни отбойных молотков, не дрожали вагонетки, не отрывались взрываемые динамитом стены. Теперь тут, скорее, тишина, которую можно слушать, едва нарушаемую далёкими шорохами, летящими рикошетом от одной галереи к другой, передающими во тьме лёгкую разметку сети уровней, галерей, провалов, залов, шкуродёрок. Сапоги шахтёра топали по лужам из копахира**. Вскоре сухая и покрытая трещинами рука привела его к маленькой доске, накрытой газетами. Свет, мужчины жуют листья коки.
- Здесь прошёл твой отец, - спокойно сказал он. Пишущая машинка, бумаги, дряхлый деревянный стол. Листок, вынутый из машинки.
- Хорошо, - шахтёр поднял бумагу, - я буду читать: "Сообщение Забастовочного Комитета № 4. Товарищ солдат: спрашивали ли тебя когда-нибудь, какова причина, по которой ты должен поддерживать холод и голод, неся караул здесь, в шахтах? И, что ещё хуже, спрашивали ли тебя, какова причина, по которой ты должен целиться и угрожать своей винтовкой...?"
- Здесь прошёл твой отец, - рука сухая, покрытая трещинами... тёплая.
- "Неужто ты не ведаешь, товарищ солдат, что у нас, шахтёров, есть дети, что у нас есть матери и жёны, которые останутся беззащитными, если ты подчинишься приказам генералов убить нас..."
- Идём... - они вновь потянулись в темноту. Голос читающего стал стихать:
- "... мы просим улучшения заработков потому, что, как и ты, испытываем голод, и потому, что, как и ты, испытываем холод..."
Хлюп, хлюп, хлюп - сапоги, идущие по лужам. Его туфли тоже хлюпали по копахира**, промокшие, но он об этом не думал. Далеко-далеко передвигались маленькие огоньки. Хлюп, хлюп, хлюп. Тёмное пространство, другая деревянная дверца, сквозь доски сочится свет. Тёплая рука не уходит, а другая тихонько стучит в дверь.
- "... домохозяйки, мы организовались для того, чтобы противостоять криминальным мерам этого правительства - антирабочего, антинационального и продавшегося империализму, которое закрывает продуктовые лавки и оставляет без еды тысячи шахтёрских очагов..."
- Добрый вечер, подруга, как ты себя чувствуешь? - шахтёр входит с ним в комнату, в которой находится несколько человек, мужчин и женщин; он направляется к женщине, расположившейся в углу, на импровизированном одеяле.
- Хорошо, товарищ, спасибо - это Домитила, из Комитета Домохозяек, он её узнаёт, - обстоятельства... Но здесь товарищи мне во всём помогают.
- "... теперь они выставили военные оцепления вокруг входов и выходов из ствола, чтобы, наконец, уничтожить руководителей и главных рабочих, которые находятся в шахте, руководя борьбой и защищая свою жизнь..."
- Чёрт побери, двойня! - радостно воскликнул шахтёр, но его лицо в этот момент выражало досаду. - Но в этой сложной ситуации...
- Ты ищешь своего папу? - спросила его Домитила; он кивнул головой в знак согласия, не отрывая взора от двух вавас - Ай! сын, - вздохнула Домитила, и тёплой рукой направила его к шахтёру: - проведи его туда, где находится его отец, проведи его.
Надо было ещё много идти, всё ещё среди двойной ночи подземной галереи, среди двойной тишины с капанием копахира, прерываемой хлюп, хлюп, хлюп сапогов. Ноги его устали, тело затекло. Он шёл с закрытыми глазами, продолжая терпеть.
- Здесь прошёл твой отец, здесь он прошёл, - тихо повторяет шахтёр. И он думает о Домитиле, такой же толстой, какой он видел её несколькими днями ранее. Сколько у неё уже детей? Рука отпускает его в освещённый расширенный участок расширяющейся галереи. Несколько шахтёров кружат, беседуют, собравшись здесь. Тёплая рука прошла перед его лицом, указав ему на угол... Он увидел своего отца, лежащего на полу, рядом с другим шахтёром, на другом краю освещённого пространства, на краю тени.
Приблизился, рванул в его сторону, устремил на него долгий взгляд. Подумал ещё, что нужно передать ему послание Ногалеса. Надо, также, рассказать ему и о Моём лейтенанте. И что они увезут его к Ногалесу с радиопередатчиком, в грузовике Кайман.
И что Домитила... Он с осторожностью отодвинул каску, лампа была разбита. Взглянул на лицо своего отца, его сжатые губы, его волосы, мокрые от земли, его посиневшие скулы. Дотронулся до плеча, легонько, пальцами, но он не спал. Обежал глазами тело, на котором не хватало ботинка. Он оставался там, стоя, как на ножах, глядя на своего отца, провожая его, сдерживая слёзы.
Он шёл не спеша по переулку, меж саманных стен. Обогнув последнее здание, бессознательно наклонил голову, как всегда, ощутив волосами край железного листа. Мой лейтенант был там, в дверях.
- Ну так что? Ты уже знаешь, где сейчас твой отец? - спросил он также, как и в предыдущие разы.
- Да, сеньор, - в комнате повисла долгая тишина.
- Как так? Откуда ты знаешь, где он? Ты его видел?
- Да, сеньор, - и он ощутил тяжёлое дыхание своей матери. - Мой папа говорит, что если Вы хотите поговорить с ним... говорит, что, если хотите... то ищите его в шахте.
И он представил, что его мать прекратила сжимать веки.
* Льокалья - индейский парень
**Копахира - горная жижа
Альфонсо ГУМУСИО ДАГРОН (1950). Писатель, поэт, эссеист, фотограф, кинематографист и специалист по развивающей информации. Его рассказы вошли в сборники "Шесть новых боливийских писателей" (1979) и "Жестокие" (1998). Рассказ "В шахте" был упомянут на Международном Конкурсе Рассказов "Слово и Человек" 1977 года в Веракрусе (Мексика). Его рассказы были опубликованы в антологиях Альфредо Медрано, Анхель Флорес, Рене Поппе, Мануэля Баргаса и Ракэль Монтенегро. "Маска гориллы" (1982) получила в Мексике Премию Изящных Искусств в категории "за свидетельство". Помимо этого, является автором четырёх книг и нескольких исследований по темам коммуникации и культуры.
esp->rus: shogi.ru, Д.К., октябрь 2007.